.gif)
- Специальный корреспондент
Часть 10. Расцвет кладбищенской империи. Страх и ненависть на кладбище
Дни тянулись мучительно медленно, каждая рабочая неделя, как вязкое болото – в понедельник утром моя нога погружалась в неприятную жижу, и только в воскресенье, на исходе сил, я выбирался из этой недружелюбной среды. Нет, в целом, картина оставалась столь же позитивной, как и ранее. С учётом того, что на кладбище был не сезон, мы получали вполне себе достойно. Трудовые будни сменялись легкомысленными гуляночками, да и на кладбище мы, по старинке, устраивали чуть ли не недельные марафоны по выжиганию мощностей организма в целом и печени в частности. Но мысли о грядущем «сезоне» и постоянное проворачивание предстоящих диалогов, событий, возможностей – всё это не давало расслабиться до конца, держало в постоянном неприятном напряжении.
В это межсезонье пару раз Палыч начинал разговор, касающийся лично моей деятельности, как бы невзначай пытаясь выведать, сколько же мне может принести дохода тот самый пухлый каталог, в котором корректором я замазал все контактные данные и даже название фирмы. Я включал дурачка, прорисовывая Палычу размытые картинки возможного недалекого будущего, всячески сводя разговоры к тому, что не располагаю даже примерным пониманием предстоящего. Естественно, Палыч был далеко не глупым человеком, и происходящие изменения во мне он не мог не заметить, как бы я их не скрывал. Он видел, насколько глубоко я разобрался во всей кладбищенской теме, как быстро я приспосабливался к очередному клиенту, как легко находил общий язык с агентами и родственниками. Я, в свою очередь, начал осознавать, что за мной пристально наблюдают, причем в ход идут любые средства разведки – на очередных совместных выгулах с Виталей я стал частенько слышать от него, мол, Палыч у меня то-то и то-то про тебя спрашивал, про те-то дела интересовался. На радость мне, Виталя был очень преданным другом, где-то он, в силу своих особенностей, уходил в глухую молчанку, а в каких-то вопросах он просто не мог дать внятного ответа, потому что и не пытался вникнуть в суть моих дел. Ему это в принципе не было нужно, мир для него делился на черное и белое, и, видя, что от моей работы радуюсь не только я, но и люди, обращающиеся ко мне, он довольствовался тем, что я щедро делился с ним и всегда отстаивал его интересы.
За этой замысловатой игрой в кошки мышки, когда я постоянно пытался вырваться и быть на шаг-другой впереди, зима незаметно подошла к концу и жизнь на кладбище закипела в преддверии Родительского дня. Позицию руководства сходу прояснило решение Палыча относительно предстоящей продажи цветочков-веночков – деньги берутся из общака кладбища (да, был у нас и такой, некая буферная подушка, из которой каждый мог себе занять до зарплаты) и делятся строго пополам – половину рабочим, половину начальству. И если в вопросах с могилами я попадал в обе категории, так как и копал и договаривался, то здесь, несмотря на то, что мне было предложено самому закупить товар и заняться продажей, я получал только вместе с руководством. Я вежливо отказался, переложив ответственность за закупки на второго дядю, а продажи – на Виталю. И если Палыч и криминальный элемент подумали, что я показываю характер и играю в «обидки», на деле всё было совсем не так – я просто освобождал себе максимум времени и пространства на работу с каталогом.
В наступивший Родительский день наплыв посетителей был еще больше, чем годом ранее – я молол языком как та подруга, что ушла с ненавистной работы и теперь сама хозяйка своей жизни, а по совместительству представитель Мэри Кей и неи...ццо визажист-стилист-косметолог. Поскольку львиная доля захоронов проходила через меня, многие люди помнили наше общение и сами задавали вопросы о памятниках и оградках. Палыч был на кладбище с самого утра и если я выходил из сторожки, он тоже шел на улицу, как бэ подышать свежим воздухом на скамеечке, если заводил людей внутрь – он тут же возвращался и садился за стол, с умным видом листая прошлогодний заляпанный тележурнал. Боясь быть неуслышанным клиентами и услышанным Палычем, я, как заправский Штирлиц, максимально незаметно обменивался телефонами, быстро обстреливал людей пучками концентрированной информации и сматывал удочки, не создавая видимости какой-либо активной торговли. И да, попутно я продал несколько памятников и оградок Палыча, основательно усыпив его бдительность и, кажется, развеяв сомнения относительно себя. Я не пользовался своим каталогом, я просто знал его наизусть – стоимость прописной и заглавной буквы на памятнике, портрет машинкой или вручную, снятие фасок, полимеризация разных оградок, примерные эпитафии и размерность памятников – мой мозг кипел и был готов взорваться от огромного объема информации, который я старательно в него запихивал несколько месяцев.
Ближе к вечеру поток народа заметно уменьшился, все цветы и венки были распроданы – шёл обыденный делёж заработанного. Деньги за цветы были возвращены в общак, Виталя хвастался пачкой мелких купюр за многократно оказанную им помощь в течении этого плодотворного дня, я получил свою долю с цветов и оградок. Это были не те 10 тысяч, что годом ранее, но всё равно, сумма для одного рабочего дня более чем внушительная – как половина месячной заработной платы кассира в каком-нибудь супермаркете. Но гораздо больше меня радовали не деньги, жгущие ляжку – я реально поговорил с огромным количеством людей и предвкушал неплохой доход в ближайшее время. Причем, тогда я не знал, насколько сильно я ошибался относительно доходов – им предстояло превзойти мои ожидания и стать апогеем расцвета кладбищенской империи.
По традиции, небольшая история. Не буду менять настроения основной части – самый тяжелый захорон на моей памяти. Однажды в начале лета, когда рабочий день практически подошел к концу, и я ежеминутно раскрывал свою Нокию, дожидаясь, когда мой друг прилетит на своей белоснежной семёрке и заберёт меня из мест скорби в пьяненький пятничный вечер, мой незамысловатый досуг был прерван вереницей автомобилей, облепивших сторожку и стоянку за воротами. Первой мыслью было – это, видимо, годовщина чья-то, решили все вместе собраться и помянуть, благо кладбище недалеко от центра города. То, что я ошибался, стало понятно, когда толпа народу, сгруппировавшись в всхлипывающую кучку, устремилась ко мне, ведомая одним из знакомых агентов. Предстояло хоронить 14-летнюю девочку, красавицу и отличницу, которая прервала свою жизнь от неразделённой любви, шагнув в раскрытое окно 4-го этажа. Напряжение задалось с самого начала моего общения с родственниками – родители просто не были в состоянии разговаривать, а из зарёванных родственников информация тоже сочилась еле уловимой струйкой. Выбрав лучшее место на самой живописной опушке, я в стотысячный раз пообещал, что мы со всей серьезностью отнесёмся к предстоящему захорону – на него было заказано больше 10 автобусов, в которые будут загружены и многочисленные родственники, включая иногородних, и одноклассники и просто друзья по школе, и учителя и вообще, запредельное количество народа.
Сделав всё как положено, и дождавшись приезда огромной похоронной процессии, мы установили гроб на огромной площадке для прощания и погрузились в жуткую атмосферу прощания – столько плача и истерик мне еще не доводилось видеть. Покойная лежала в красивом зеленом гробу, одетая в белоснежное платье - родителей с трудом оттаскивали от неё, опаивая успокоительным. Всё это здорово так давило на психику, всегда больше жалко умерших молодых, еще более жалко переживших их родителей. И тут, среди всего этого стенания и плача, я услышал прорезающийся со стороны Витали хохот – видимо, вся эта ситуация зацепила некий запретный рычажок, и его заклинило на истерический смех, который он силился сдержать, но было видно – его вот-вот прорвёт. Мозг начал рисовать нелицеприятные последствия, которые могли быть вызваны неуместным поведением работника кладбища в толпе убитых горем людей, большая часть из которых – молодые и резкие школьники старших классов, и чуть более старшие друзья-студенты старшего брата умершей. Серёга, чьи глаза стали похожи на блюдца, схватил Виталю и поволок его за пригорок, в надежде там угомонить его и успеть вернуть к началу погребения. Внутри Витали же что-то окончательно сломалось, и он принялся остервенело упираться, доводя ситуацию до накала, когда странность происходящего стала заметна и некоторым из скорбящих.
Кое-как нам удалось успокоить Виталю, и к моменту, когда нужно было закрывать гроб и нести его к могиле, он уже пришел в себя. Захоронение происходило на открытой полянке, где ранее, по всей видимости, уже кого-то хоронили – песок был очень сыпучим. По этой причине мы заранее бросили трапы на длинные упоры по бокам и без того осыпавшейся могилы. Я шел сзади, неся с Виталей изголовье, так как мы были и тяжелее, и нагрузки там было больше. Тем не менее, произошло то, чего не случалось никогда ранее – могила шумно обвалилась прямо под нами, стоящими на широких досках таким образом, что и справа и слева от нас была яма. Серёга пошатнулся и, чудом не бросив упавший на трап гроб в могилу, сам в неё свалился. Позади нас поднялся невообразимый вой и плач, с десяток мужиков кинулись вытаскивать Серёгу. Могилу сильно засыпало, и так хоронить было нельзя – под сотней пар глаз, под страшный хор из рыданий и воя, положив гроб на висевшие над ямой доски, мы принялись осатанело выкидывать необъятную гору песка из могилы. Задыхаясь от усталости и морально испепеляясь от усиливающихся стенаний, мы кое как выкидали песок, опустили гроб и разрешили родственникам издалека, с лопат, кидать горсти песка в огроменную 2х2 метра яму. На «перевести дух» высвободилось пару минут, впереди ведь предстояло закопать эту могилу, по объемам превышающую стандартную раза в три, а силы иссякли еще там, на дне беспрестанно осыпающейся ямы. Обычно на закопку уходило минут 6-7, здесь мы управились за 10, и я не знаю, откуда взялись эти резервные силы. Не чувствуя ни рук ни ног, мы доползли до сторожки. Виталя схватил леща от Серёги, у которого тряслись руки и дрожал голос, видно было, что несмотря на весь опыт, таких ситуаций с ним не случалось. Ну а психологическая помощь была оказана по стандартной схеме - Виталя был отправлен в магазин, правда с оговоркой, сразу брать тройной норматив. Дожидаясь его возвращения, я с удивлением пытался осмыслить, что же на меня подействовало - впервые за пару лет я сам плакал на похоронах абсолютно чужого мне человека.
Дни тянулись мучительно медленно, каждая рабочая неделя, как вязкое болото – в понедельник утром моя нога погружалась в неприятную жижу, и только в воскресенье, на исходе сил, я выбирался из этой недружелюбной среды. Нет, в целом, картина оставалась столь же позитивной, как и ранее. С учётом того, что на кладбище был не сезон, мы получали вполне себе достойно. Трудовые будни сменялись легкомысленными гуляночками, да и на кладбище мы, по старинке, устраивали чуть ли не недельные марафоны по выжиганию мощностей организма в целом и печени в частности. Но мысли о грядущем «сезоне» и постоянное проворачивание предстоящих диалогов, событий, возможностей – всё это не давало расслабиться до конца, держало в постоянном неприятном напряжении.
В это межсезонье пару раз Палыч начинал разговор, касающийся лично моей деятельности, как бы невзначай пытаясь выведать, сколько же мне может принести дохода тот самый пухлый каталог, в котором корректором я замазал все контактные данные и даже название фирмы. Я включал дурачка, прорисовывая Палычу размытые картинки возможного недалекого будущего, всячески сводя разговоры к тому, что не располагаю даже примерным пониманием предстоящего. Естественно, Палыч был далеко не глупым человеком, и происходящие изменения во мне он не мог не заметить, как бы я их не скрывал. Он видел, насколько глубоко я разобрался во всей кладбищенской теме, как быстро я приспосабливался к очередному клиенту, как легко находил общий язык с агентами и родственниками. Я, в свою очередь, начал осознавать, что за мной пристально наблюдают, причем в ход идут любые средства разведки – на очередных совместных выгулах с Виталей я стал частенько слышать от него, мол, Палыч у меня то-то и то-то про тебя спрашивал, про те-то дела интересовался. На радость мне, Виталя был очень преданным другом, где-то он, в силу своих особенностей, уходил в глухую молчанку, а в каких-то вопросах он просто не мог дать внятного ответа, потому что и не пытался вникнуть в суть моих дел. Ему это в принципе не было нужно, мир для него делился на черное и белое, и, видя, что от моей работы радуюсь не только я, но и люди, обращающиеся ко мне, он довольствовался тем, что я щедро делился с ним и всегда отстаивал его интересы.
За этой замысловатой игрой в кошки мышки, когда я постоянно пытался вырваться и быть на шаг-другой впереди, зима незаметно подошла к концу и жизнь на кладбище закипела в преддверии Родительского дня. Позицию руководства сходу прояснило решение Палыча относительно предстоящей продажи цветочков-веночков – деньги берутся из общака кладбища (да, был у нас и такой, некая буферная подушка, из которой каждый мог себе занять до зарплаты) и делятся строго пополам – половину рабочим, половину начальству. И если в вопросах с могилами я попадал в обе категории, так как и копал и договаривался, то здесь, несмотря на то, что мне было предложено самому закупить товар и заняться продажей, я получал только вместе с руководством. Я вежливо отказался, переложив ответственность за закупки на второго дядю, а продажи – на Виталю. И если Палыч и криминальный элемент подумали, что я показываю характер и играю в «обидки», на деле всё было совсем не так – я просто освобождал себе максимум времени и пространства на работу с каталогом.
В наступивший Родительский день наплыв посетителей был еще больше, чем годом ранее – я молол языком как та подруга, что ушла с ненавистной работы и теперь сама хозяйка своей жизни, а по совместительству представитель Мэри Кей и неи...ццо визажист-стилист-косметолог. Поскольку львиная доля захоронов проходила через меня, многие люди помнили наше общение и сами задавали вопросы о памятниках и оградках. Палыч был на кладбище с самого утра и если я выходил из сторожки, он тоже шел на улицу, как бэ подышать свежим воздухом на скамеечке, если заводил людей внутрь – он тут же возвращался и садился за стол, с умным видом листая прошлогодний заляпанный тележурнал. Боясь быть неуслышанным клиентами и услышанным Палычем, я, как заправский Штирлиц, максимально незаметно обменивался телефонами, быстро обстреливал людей пучками концентрированной информации и сматывал удочки, не создавая видимости какой-либо активной торговли. И да, попутно я продал несколько памятников и оградок Палыча, основательно усыпив его бдительность и, кажется, развеяв сомнения относительно себя. Я не пользовался своим каталогом, я просто знал его наизусть – стоимость прописной и заглавной буквы на памятнике, портрет машинкой или вручную, снятие фасок, полимеризация разных оградок, примерные эпитафии и размерность памятников – мой мозг кипел и был готов взорваться от огромного объема информации, который я старательно в него запихивал несколько месяцев.
Ближе к вечеру поток народа заметно уменьшился, все цветы и венки были распроданы – шёл обыденный делёж заработанного. Деньги за цветы были возвращены в общак, Виталя хвастался пачкой мелких купюр за многократно оказанную им помощь в течении этого плодотворного дня, я получил свою долю с цветов и оградок. Это были не те 10 тысяч, что годом ранее, но всё равно, сумма для одного рабочего дня более чем внушительная – как половина месячной заработной платы кассира в каком-нибудь супермаркете. Но гораздо больше меня радовали не деньги, жгущие ляжку – я реально поговорил с огромным количеством людей и предвкушал неплохой доход в ближайшее время. Причем, тогда я не знал, насколько сильно я ошибался относительно доходов – им предстояло превзойти мои ожидания и стать апогеем расцвета кладбищенской империи.
По традиции, небольшая история. Не буду менять настроения основной части – самый тяжелый захорон на моей памяти. Однажды в начале лета, когда рабочий день практически подошел к концу, и я ежеминутно раскрывал свою Нокию, дожидаясь, когда мой друг прилетит на своей белоснежной семёрке и заберёт меня из мест скорби в пьяненький пятничный вечер, мой незамысловатый досуг был прерван вереницей автомобилей, облепивших сторожку и стоянку за воротами. Первой мыслью было – это, видимо, годовщина чья-то, решили все вместе собраться и помянуть, благо кладбище недалеко от центра города. То, что я ошибался, стало понятно, когда толпа народу, сгруппировавшись в всхлипывающую кучку, устремилась ко мне, ведомая одним из знакомых агентов. Предстояло хоронить 14-летнюю девочку, красавицу и отличницу, которая прервала свою жизнь от неразделённой любви, шагнув в раскрытое окно 4-го этажа. Напряжение задалось с самого начала моего общения с родственниками – родители просто не были в состоянии разговаривать, а из зарёванных родственников информация тоже сочилась еле уловимой струйкой. Выбрав лучшее место на самой живописной опушке, я в стотысячный раз пообещал, что мы со всей серьезностью отнесёмся к предстоящему захорону – на него было заказано больше 10 автобусов, в которые будут загружены и многочисленные родственники, включая иногородних, и одноклассники и просто друзья по школе, и учителя и вообще, запредельное количество народа.
Сделав всё как положено, и дождавшись приезда огромной похоронной процессии, мы установили гроб на огромной площадке для прощания и погрузились в жуткую атмосферу прощания – столько плача и истерик мне еще не доводилось видеть. Покойная лежала в красивом зеленом гробу, одетая в белоснежное платье - родителей с трудом оттаскивали от неё, опаивая успокоительным. Всё это здорово так давило на психику, всегда больше жалко умерших молодых, еще более жалко переживших их родителей. И тут, среди всего этого стенания и плача, я услышал прорезающийся со стороны Витали хохот – видимо, вся эта ситуация зацепила некий запретный рычажок, и его заклинило на истерический смех, который он силился сдержать, но было видно – его вот-вот прорвёт. Мозг начал рисовать нелицеприятные последствия, которые могли быть вызваны неуместным поведением работника кладбища в толпе убитых горем людей, большая часть из которых – молодые и резкие школьники старших классов, и чуть более старшие друзья-студенты старшего брата умершей. Серёга, чьи глаза стали похожи на блюдца, схватил Виталю и поволок его за пригорок, в надежде там угомонить его и успеть вернуть к началу погребения. Внутри Витали же что-то окончательно сломалось, и он принялся остервенело упираться, доводя ситуацию до накала, когда странность происходящего стала заметна и некоторым из скорбящих.
Кое-как нам удалось успокоить Виталю, и к моменту, когда нужно было закрывать гроб и нести его к могиле, он уже пришел в себя. Захоронение происходило на открытой полянке, где ранее, по всей видимости, уже кого-то хоронили – песок был очень сыпучим. По этой причине мы заранее бросили трапы на длинные упоры по бокам и без того осыпавшейся могилы. Я шел сзади, неся с Виталей изголовье, так как мы были и тяжелее, и нагрузки там было больше. Тем не менее, произошло то, чего не случалось никогда ранее – могила шумно обвалилась прямо под нами, стоящими на широких досках таким образом, что и справа и слева от нас была яма. Серёга пошатнулся и, чудом не бросив упавший на трап гроб в могилу, сам в неё свалился. Позади нас поднялся невообразимый вой и плач, с десяток мужиков кинулись вытаскивать Серёгу. Могилу сильно засыпало, и так хоронить было нельзя – под сотней пар глаз, под страшный хор из рыданий и воя, положив гроб на висевшие над ямой доски, мы принялись осатанело выкидывать необъятную гору песка из могилы. Задыхаясь от усталости и морально испепеляясь от усиливающихся стенаний, мы кое как выкидали песок, опустили гроб и разрешили родственникам издалека, с лопат, кидать горсти песка в огроменную 2х2 метра яму. На «перевести дух» высвободилось пару минут, впереди ведь предстояло закопать эту могилу, по объемам превышающую стандартную раза в три, а силы иссякли еще там, на дне беспрестанно осыпающейся ямы. Обычно на закопку уходило минут 6-7, здесь мы управились за 10, и я не знаю, откуда взялись эти резервные силы. Не чувствуя ни рук ни ног, мы доползли до сторожки. Виталя схватил леща от Серёги, у которого тряслись руки и дрожал голос, видно было, что несмотря на весь опыт, таких ситуаций с ним не случалось. Ну а психологическая помощь была оказана по стандартной схеме - Виталя был отправлен в магазин, правда с оговоркой, сразу брать тройной норматив. Дожидаясь его возвращения, я с удивлением пытался осмыслить, что же на меня подействовало - впервые за пару лет я сам плакал на похоронах абсолютно чужого мне человека.
